Пятница, 29.03.2024, 00:55
Сре́дние века́
Форма входа
Меню сайта
Категории раздела
Средневековая Италия [2]
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 55
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Главная » Статьи » Средневековая Италия » Средневековая Италия

Гвельфы и гибеллины: тотальная война

В 1194 году у императора Священной Римской империи Генриха VI Гогенштауфена родился сын, будущий Фридрих II. Вскоре после этого кочевавший по Италии двор остановился на некоторое время на юге страны (Сицилийское королевство было объединено с имперскими территориями благодаря браку Генриха и Констанции Отвиль, наследницы норманнских королей). И там государь обратился к аббату Иоахиму Флорскому, известному своей эсхатологической концепцией истории, с вопросом о будущем своего наследника. Ответ оказался уничтожающим: «О, король! Мальчик твой разрушитель и сын погибели. Увы, Господи! Он разорит землю и будет угнетать святых Всевышнего».

  
Папа Адриан IV коронует в Риме императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссу из рода Гогенштауфенов в 1155 году. Ни тот, ни другой еще не представляют себе, что вскоре итальянский мир расколется на «поклонников» тиары и короны и между ними разразится кровавая борьба
Именно в правление Фридриха II (1220—1250 годы) началось противостояние двух партий, которое в разной мере и разной форме оказало влияние на историю Центральной и Северной Италии вплоть до XV века. Речь идет о гвельфах и гибеллинах. Эта борьба началась во Флоренции и, говоря формально, всегда оставалась чисто флорентийским явлением. Однако на протяжении десятилетий, изгоняя побежденных противников из города, флорентийцы сделали соучастниками своих распрей чуть ли не весь Апеннинский полуостров и даже соседние страны, прежде всего Францию и Германию.

В 1216 году на одной богатой свадьбе в селении Кампи под Флоренциейзавязалась пьяная драка. В ход пошли кинжалы, и, как повествует хронист, молодой патриций Буондельмонте деи Буондельмонти убил некоего Оддо Арриги. Опасаясь мести, родовитый юноша (а Буондельмонте был представителем одного из знатнейших родов Тосканы) пообещал жениться на родственнице Арриги из купеческого рода Амидеи. Неизвестно: то ли боязнь мезальянса, то ли интриги, а может быть, подлинная любовь к другой, но что-то заставило жениха нарушить обещание и выбрать себе в жены девушку из дворянского рода Донати. Пасхальным утром Буондельмонте на белом коне направился к дому невесты, чтобы дать брачную клятву. Но на главном мосту Флоренции, Понте Веккьо, на него напали оскорбленные Арриги и убили. «Тогда, — сообщает хронист, — началось разрушение Флоренции и появились новые слова: партия гвельфов и партия гибеллинов». Гвельфы требовали мести за убийство Буондельмонте, а те, кто стремился затушевать это дело, стали именоваться гибеллинами. Не верить хронисту в рассказе о несчастной судьбе Буондельмонте нет причин. Однако его версия о происхождении двух политических партий Италии, оказавших огромное влияние на историю не только этой страны, но и всей новой европейской цивилизации, вызывает справедливые сомнения — мышь не может родить гору.

Группировки гвельфов и гибеллинов действительно образовались в XIII веке, но их истоком были не будничные «разборки» флорентийских кланов, а глобальные процессы европейской истории.

  
Так называемый Замок императора (одно время он принадлежал Фридриху II Гогенштауфену) в Прато служил штабквартирой местным гибеллинам
В то время Священная Римская империя германской нации простиралась от Балтийского моря на севере до Тосканы на юге и от Бургундии на западе до Чехии на востоке. На таком большом пространстве императорам было крайне сложно поддерживать порядок, особенно в Северной Италии, отделенной горами. Именно из-за Альп в Италию пришли названия партий, о которых мы ведем речь. Немецкое «Вельфы» (Welf) итальянцы произносили как «Гвельфы» (Guelfi); в свою очередь «Гибеллины» (Ghibellini) — искаженное немецкое Waiblingen. В Германии так именовались две соперничающие династии — Вельфы, которым принадлежали Саксония и Бавария, и Гогенштауфены, выходцы из Швабии (их именовали «Вайблингами», по названию одного из родовых замков). Но в Италии значение этих терминов было расширено. Североитальянские города оказались между молотом и наковальней — их независимости угрожали как германские императоры, так и Римские Папы. В свою очередь, Рим находился в состоянии непрерывного конфликта с Гогенштауфенами, стремящимися захватить всю Италию.

К XIII веку, при Папе Иннокентии III (1198—1216), наступил окончательный раскол между церковью и светской властью. Своими корнями он уходит в конец XI века, когда по инициативеГригория VII (1073— 1085) началась борьба за инвеституру — право назначения епископов. Раньше им обладали императоры Священной Римской империи, но теперь Святой престол хотел сделать инвеституру своей привилегией, рассчитывая, что это будет важным шагом на пути распространения папского влияния на Европу. Правда, после череды войн и взаимных проклятий никому из участников конфликта не удалось достичь полной победы — было решено, что избранные капитулами прелаты будут получать духовную инвеституру от Папы, а светскую — от императора. Последователь Григория VII — Иннокентий III достиг такой власти, что мог свободно вмешиваться во внутренние дела европейских государств, а многие монархи считали себя вассалами Святого престола. Католическая церковь окрепла, обрела самостоятельность и получила в свое распоряжение большие материальные средства. Она превратилась в закрытую иерархию, ревностно отстаивавшую на протяжении последующих столетий свои привилегии и свою неприкосновенность. Церковные реформаторы считали, что пора переосмыслить характерное для раннего Средневековья единство светской и духовной властей (regnum и sacerdotium) в пользу верховной власти Церкви. Конфликт между клиром и миром был неизбежен.

Городам нужно было выбирать, кого взять себе в союзники. Тех, кто поддерживал Папу, назвали гвельфами (ведь династия Вельфов враждовала с Гогенштауфенами), соответственно, тех, кто был против папского престола, — гибеллинами, союзниками династии Гогенштауфенов. Утрируя, можно сказать, что в городах за гвельфов был пополо (народ), а за гибеллинов — аристократия. Взаимное соотношение этих сил определяло городскую политику.

  
Оттон IV, император из рода Вельфов
Корона против тиары
Слова «гвельф» и «гибеллин», хотя и были «изобретены» на самом раннем этапе великого конфликта, особой популярностью в Средневековье не пользовались. Конфликтующие стороны в итальянских городах предпочитали называть себя просто «партией императора» и «партией Папы». Это было практично: латинизированная немецкая терминология не успевала за политической конъюнктурой. А какое-то время до начала XIII века положение, вообще, было обратным тому, что вошло в историю: Вельфы считались врагами Рима, а Гогенштауфены — его союзниками. Ситуация заключалась в следующем. В 1197 году германским императором был избран Оттон IV (1182—1218) Вельф. Как это обычно и случалось в ту эпоху, далеко не все поддерживали эту кандидатуру. Противники Оттона выбрали себе другого монарха из Дома Гогенштауфенов — Филиппа Швабского (1178—1218). Начались усобицы, разорявшие всех, но выгодные третьей силе, Папе Иннокентию III (1161—1216). Сперва Иннокентий поддержал Оттона. Это был стратегически верный ход. Дело в том, что понтифик являлся опекуном несовершеннолетнего Фридриха Гогенштауфена (1194—1250), будущего блистательного Фридриха II, который занимал тогда трон короля Сицилии. В этой ситуации Папа старался не допустить на германский престол Гогенштауфенов, потому что в этом случае юг Италии мог бы стать частью Империи. Однако, если бы удача улыбнулась Гогенштауфенам, Иннокентий, как регент Фридриха, мог бы влиять на их политику. Однако в 1210 году Оттон сам отступил от союза с Папой, решив прибрать к рукам всю Италию. В ответ год спустя наместник святого Петра отлучил предателя от церкви. Он также сделал все, чтобы совет немецких князей в Нюрнберге избрал теперь германским королем опекаемого им 17-летнего Фридриха. Именно с этого момента понтифик сделался врагом Вельфов и союзником Гогенштауфенов. Но и Фридрих II тоже не оправдал надежд покровителя! Папа умер в 1216 году, так и не получив во владение обещанных земель и не дождавшись начала крестового похода, на который так рассчитывал. Напротив, новый властитель Германии начинает действовать, открыто игнорируя интересы Рима. Теперь-то гвельфы становятся «настоящими» гвельфами, а гибеллины — гибеллинами. Впрочем, процесс окончательного размежевания растянулся еще на 11 лет (до 1227 года), то есть до тех пор, пока новый Папа Григорий IX (1145—1241) не отлучил Фридриха от церкви за самовольное возвращение из Святой земли (куда тот все-таки в конце концов отправился).
Павел Котов

Итак, фигуры на доске геополитики расставлены — император, Папа, города. Нам кажется, что их тройственная вражда была следствием не только человеческой алчности.

Участие городов — вот что было принципиально новым в противостоянии Пап и германских императоров. Горожанин Италии почувствовал вакуум власти и не преминул им воспользоваться: одновременно с религиозной реформой началось движение за самоуправление, которому предстояло за два века полностью изменить соотношение сил не только в Италии, но и во всей Европе. Оно началось именно на Апеннинском полуострове, поскольку здесь городская цивилизация имела крепкие античные корни и богатые традиции торговли с опорой на собственные финансовые ресурсы. Старые римские центры, пострадавшие от рук варваров, успешно возрождались, в Италии горожан было намного больше, чем в других странах Запада.

Городскую цивилизацию и ее характерные особенности в нескольких словах никто не опишет нам лучше, чем вдумчивый современник, германский историк середины XII века Оттон Фрейзингенский: «Латиняне (жители Италии), — пишет он, — по сей день подражают мудрости древних римлян в расположении городов и управлении государством. Они настолько любят свободу, что предпочитают подчиняться скорее консулам, чем синьорам, чтобы избегнуть злоупотреблений властей. А чтобы они не злоупотребляли властью, их сменяют почти каждый год. Город заставляет всех живущих на территории диоцеза подчиняться себе, и с трудом можно найти синьора или знатного человека, который не подчинился бы власти города. Город не стыдится посвящать в рыцари и допускать к управлению юношей самого низкого происхождения, даже ремесленников. Поэтому итальянские города превосходят все прочие по богатству и могуществу. Этому способствует не только разумность их учреждений, но и длительное отсутствие государей, которые обычно остаются по ту сторону Альп».

Экономическая сила итальянских городов оказалась едва ли не решающей в борьбе Империи и Папства. Город вовсе не противопоставлял себя традиционному феодальному миру. Напротив, он не мыслил себя вне его. Еще до того, как коммуна, этот новый способ политического самоуправления, окончательно кристаллизовалась, городская элита поняла, что пользование свободами должно быть признано императором или Папой, лучше — и тем, и другим. Ими же эти свободы должны были охраняться. К середине XII века в понятии свободы сконцентрировались все ценности городской цивилизации Италии. Государь, который посягал на нее, превращался из защитника в поработителя и тирана. В результате горожане переходили на сторону его противника и продолжали непрекращающуюся войну.

    
Данте Алигьери: поэзия как политика
Первая половина жизни Данте прошла во Флоренции во время бурных событий последних десятилетий XIII века, когда чаша весов склонилась здесь в пользу гвельфов. Великий поэт активно участвовал в общественной жизни родного города, сначала в качестве советника, а с 1300 года — приора. К этому времени светская власть Папы в Тоскане стала ощущаться довольно сильно, а внутри партии гвельфов произошел раскол. Вокруг Корсо Донати объединились фундаменталисты («Черные») — твердые сторонники Папы и французских королей, а вокруг Вьери деи Черки — «Белые», умеренные, склонные к компромиссам с гибеллинами.
Апогея конфликт достиг при Бонифации VIII (1295—1303). Согласно его булле «Unam sanctam» от 1302 года, все верующие должны подчиняться понтифику во всех духовных и мирских делах. Этот Папа боялся политического сопротивления строптивых Белых гвельфов (в частности, они готовились приютить у себя его злейших врагов, римское семейство Колонна), и к тому же он задумал включить всю Тоскану в Папскую область. Для наведения мостов «в этом направлении» Бонифаций VIII направил банкира Вьери, контролировавшего более половины флорентийских финансов, но Данте и его товарищи раскусили план понтифика и не приняли посредника. Более того, Белые гвельфы решили «сыграть на опережение» и сами отправили делегацию в Рим (в нее вошел и автор «Божественной комедии»), чтобы обезопасить себя — ведь пойти на открытую конфронтацию с Римом не представлялось мыслимым. А тем временем… оставшиеся во Флоренции приоры впустили в город Карла Валуа, брата французского короля Филиппа Красивого. Присутствие принца крови в городе, настроенном к французам, в общем, доброжелательно, лишило правительство маневра, а Черные гвельфы взялись за оружие и изгнали Белых. Последовали проскрипции, а Алигьери никогда больше не вернулся на родину. Ему вынесли два заочных смертных приговора и лишь через пятнадцать лет заочно амнистировали. В изгнании Белые гвельфы часто объединялись с гибеллинами. Эта политика была удачной формой умеренного гвельфизма, которая вполне устраивала Пап вроде Григория Х (1271—1276) или Николая III (1277— 1280). Но что касается Бонифация VIII, то этот понтифик вызывал у Данте только ненависть. Да и другие гвельфы стыдились личности того, чьи интересы они должны были защищать.
Сначала Данте был рупором изгнанников. Однако вскоре он переменил свою точку зрения: поэт уверился в том, что спасти Италию от междоусобиц способна только твердая рука германского монарха. Теперь он возлагал надежды на Генриха VII из династии Люксембургов (1275—1313). В 1310 году король отправился в Италию, чтобы приструнить города и оказать давление на противников. Кое-что ему удалось: он получил императорскую корону. Но после этого Генрих повел себя так же, как и его предшественники, увязнув в бесконечной шахматной партии. Города тоже не знали, как себя вести, их лидеры метались. В 1313 году император скоропостижно скончался в Тоскане. С этого момента Данте решил, что лучше быть «самому себе клевретом» (по-итальянски более точно: «быть самому себе партией»). Он одновременно и лукавил, и был вполне искренен. «Божественная комедия» завершается апофеозом Империи и Любви в райской Розе: мироздание было для него немыслимо без монархии, объединяющей любовью мир людей. Но последний законный, с точки зрения Данте, император Фридрих II (1194—1250) казнится в аду среди еретиков, вместе со своими придворными: казначеем Петром Винейским, осужденным на муки за самоубийство, и астрологом Михаилом Скоттом — за волхвование. Это тем более удивительно, что широтой своих взглядов этот император вызывал у флорентийского поэта глубокую симпатию. Но таков был Данте: когда он чувствовал, что должен карать, он переступал через свои личные чувства. Точно так же его по-настоящему возмутила выходка кардинала Джакомо Колонна, который, согласно народной молве, дал пощечину захваченному в плен Папе Бонифацию VIII. Он ненавидел лично Бонифация, но как истинный католик почитал Папу Римского и не мог представить себе, что можно коснуться его, совершить физическое насилие над понтификом. Точно так же Данте уважал императора Фридриха, но не мог не отправить в ад того, кому молва приписывала еретические высказывания (неверие в бессмертие души и учение о вечности мира). Парадокс Данте — парадокс Средневековья.

Когда в 1150-х годах молодой германский император Фридрих I Барбаросса появился на полуострове с целью вернуть к повиновению североитальянские провинции, его взору предстала своеобразная огромная шахматная доска, где квадраты представляли собой города с подчиненными им более или менее крупными провинциями — контадо. Каждый преследовал свои интересы, которые наталкивались на противодействие ближайшего соседа. Поэтому Мантуе трудно было стать союзником Вероны, а Бергамо, скажем, — Брешии и т.д. Каждый город искал союзника в более отдаленном соседе, с которым у него не было территориальных споров. Город старался всеми силами подчинить своим порядкам округу, в результате этого процесса, называемого comitatinanza, возникали маленькие государства. Сильнейшие из них старались поглотить слабейших.

Усобицам в Ломбардии, Венето, Эмилии, Романье, Тоскане не было видно конца. Поражает жестокость, которую проявляли друг к другу итальянцы. В 1158 году император осадил непокорный Милан, и «никто, — пишет хронист, — не участвовал в этой осаде с большим неистовством, чем кремонцы и павийцы. Осажденные тоже не проявили ни к кому больше враждебности, чем к ним. Между Миланом и этими городами давно существовали соперничество и раздоры. В Милане были убиты или мучились в тяжком плену многие тысячи их людей, земли их грабились и сжигались. Поскольку они не могли сами должным образом отомстить Милану, превосходившему их и по собственным силам, и по количеству союзников, то они решили, что настал подходящий момент расплатиться за нанесенные им оскорбления». Объединенным германско-итальянским войскам удалось тогда сломить гордый Милан, его укрепления как важнейший символ свободы и независимости были срыты, а по центральной площади проведена не менее символическая борозда. Впрочем, славным германским рыцарям не всегда сопутствовала удача — городские ополчения, особенно объединенные под эгидой Ломбардской лиги, наносили им столь же сокрушительные поражения, память о которых сохранялась на века.

Жестокость была непременной составляющей борьбы итальянских средневековых партий. Жестокой была власть, но столь же жестокими по отношению к ней были горожане: «провинившихся» подестa, консулов, даже прелатов избивали, вырывали им языки, ослепляли, с позором гоняли по улицам. Такие нападения не обязательно вели к изменению режима, но давали иллюзию временного освобождения. Власть отвечала пытками и стимулировала доносительство. Изгнание или смертная казнь грозили подозреваемому в шпионаже, заговоре и связях с врагом. Обычное судопроизводство в таких вопросах не применялось. Когда преступники скрывались, власть не гнушалась услугами наемных убийц. Наиболее распространенным способом наказания было лишение имущества, а для богатых семей еще и снос палаццо. Методичное разрушение башен и дворцов имело своей целью не только стереть память об отдельных личностях, но и об их предках. Вернулось зловещее понятие проскрипций (так еще во времена Суллы в Риме называлось объявление некоего гражданина вне закона — разрешалось и поощрялось его убийство, а имущество отходило в казну и отчасти самим убийцам), и часто они распространялись теперь на детей и внуков осужденного (по мужской линии). Так правящая партия выкорчевывала из общественной жизни целые семейные древа.

Это гордое слово «Ломбардия»
Жители североитальянских городов отлично понимали: в одиночку бороться с германскими императорами не получится. Поэтому еще в 1167 году шестнадцать коммун во главе с Миланом создали так называемую Ломбардскую лигу. Для представительства в новом союзе каждый участник делегировал своего депутата, так называемого «ректора». В компетенцию ректоров входили политическая стратегия, вопросы объявления войны и заключения мира, а также общее интендантство (армейское снабжение). Ярче всего эта хорошо отлаженная федерация показала свою силу 27 мая 1176 года в битве при Леньяно (в 30 километрах от Милана) против рыцарей Фридриха I. Император действовал строго по принятым тогда правилам, полагаясь на фронтальную атаку своей тяжелой конницы. А ломбардцы проявили фантазию. Они выдвинули вперед тяжелую миланскую конницу, которая, имитируя отступление, вывела немцев на копья и багры общеломбардского пешего ополчения. Войска Фридриха смешались и сразу получили в правый фланг удар кавалеристов из Брешии, стоявших в резерве. Фридрих бежал, бросив щит и знамя. В 1183 году он вынужден был подписать Констанцский мир, по которому городам возвращались все отнятые, было, привилегии и предоставлялась еще более широкая автономия управления. Однако когда в 1237 году внук Барбароссы Фридрих II пришел в Ломбардию завершить дело, неудачно начатое дедом, военное счастье отвернулось от итальянцев. 27 ноября 1237 года у местечка Кортенуово на реке Ольо немецкая конница неожиданно атаковала миланцев. Удар был сокрушительным, горожан разгромили и опрокинули. Правда, не дрогнула ломбардская пехота — заняв круговую оборону, она держалась до позднего вечера против закованных в броню рыцарей, закрывалась от них стеной из щитов и выдерживала жестокие рукопашные. Однако гвельфы несли тяжелые потери от стрел арабов, находившихся в войске Фридриха. Поздним вечером сдались последние из оборонявшихся. В этом сражении побежденные потеряли убитыми и пленными несколько тысяч человек. Но несмотря на поражение, Лига продолжала существование и борьбу. Более того, благодаря ее усилиям Фридриху так и не удалось полностью подчинить Ломбардию. Распалась же она уже после смерти этого энергичного государя.
Павел Котов

Кроме того, повседневный поток насилия исходил еще и от особых организованных групп, вроде расширенных родовых «ополчений» («консортерий»), приходских «дружин» одной какой-нибудь церкви или «контрад» (квартальных «команд»). Существовали различные формы неповиновения: открытый отказ следовать законам коммуны (фактический синоним «города»), военное нападение на весь родной город со стороны изгнанных из него по политическим мотивам, «теракты» против магистратов и клира, похищение их имущества, создание тайных обществ, подрывная агитация.

Надо сказать, что в этой борьбе политические пристрастия менялись с быстротой калейдоскопа. Кто ты, гвельф или гибеллин, часто решали сиюминутные обстоятельства. За весь тринадцатый век вряд ли найдется один крупный город, где бы власть не поменялась насильственным образом несколько раз. Что говорить о Флоренции, менявшей законы с легкостью необыкновенной. Все решалось практикой. Захвативший власть формировал правительство, создавал законы и следил за их исполнением, контролировал суды и т. д. Противники — в тюрьме, в изгнании, вне закона, но изгнанники и их тайные союзники не забывали обиду и тратили свои состояния на тайную или явную борьбу. Для них правительство противников не обладало никакой законной силой, во всяком случае, не большей, чем их собственное.

Гвельфы и гибеллины вовсе не были организованными партиями, подчинявшимися руководству своих формальных лидеров. Они представляли собой сеть независимых группировок, сотрудничавших друг с другом до определенного момента под подходящим знаменем. Гвельфы часто обращали оружие против Папы, а гибеллины действовали, не учитывая интересы претендентов на императорскую корону. Гибеллины не отрицали Церковь, а гвельфы — Империю, но старались свести к минимуму их реальные притязания на власть. Гвельфские правительства часто оказывались под отлучением. Прелаты же нередко вели свое происхождение из аристократических семейств с гибеллинскими корнями — даже некоторые Папы могли бы быть обвинены в гибеллинских симпатиях!

 

  
Замок Виллафранка в Монелье близ Генуи много раз переходил от гвельфов к гибеллинам и обратно
Цена свободы
В противостоянии гвельфов и гибеллинов можно и нужно искать истоки современных политических традиций Западной Европы — истоки буржуазной, то есть, собственно, в буквальном переводе, городской демократии. При том, что, как мы видели, ни по структуре своей, ни по методам и целям борьбы ее участники вовсе не были «демократичны». Члены партий вели себя не только авторитарно, но и просто зверски. Они бескомпромиссно стремились к той власти, которая ускользала из рук «вселенских», великодержавных государей, чье положение, казалось, надежно закреплялось вековой традицией феодального общества. Но если бы экономическая, правовая и культурная конъюнктура в Европе действительно не изменилась и не позволила бы выйти наружу и окрепнуть новым силам, возможно, демократия, отнюдь не чуждая средневековому сознанию в целом, осталась бы только мечтой или воспоминанием о давно ушедшем прошлом Греции и Рима. Ведь кроме кровавых свадеб, казней и предательств образовались и первые парламенты, первые светские школы, наконец, первые университеты. Возникла и новая культура слова — модернизированное ораторское искусство, при помощи которого политики теперь должны были убеждать сограждан в своей правоте. Тот же Данте немыслим без борьбы гвельфов и гибеллинов, без взрастившей его городской культуры. Он также немыслим без своего учителя — Брунетто Латини, который, по словам хрониста, первый научил флорентинцев жить по законам Политики. А без Данте, его современников и потомков, в свою очередь, невозможен Ренессанс — эпоха, показавшая европейским народам возможность развиваться каждому по собственному выбору. К примеру, в Италии эпохи Возрождения термины «гвельфы» и «гибеллины» потеряли былое значение, политические страсти закипели вокруг новых людей и новых проблем. Но по-прежнему жители страны помнили, что именно тогда, в противостоянии грозным императорам Гогенштауфенам, родилось то, что было им всего дороже: Свобода. Помнили, даже не всегда осознавая это, — рефлекторно.

Партии гвельфов и гибеллинов были мобильны, сохраняя при этом своих служащих и корпоративные правила. В изгнании они действовали как наемные банды и политические группы, оказывавшие давление то войной, то дипломатией. Возвращаясь домой, становились не то чтобы властью, но влиятельнейшей общественной силой (понятия партии власти не существовало). К примеру, когда в 1267-м гвельфы в очередной раз установили контроль над Флоренцией, их капитан и консул вошли в правительство. При этом их партия осталась частной организацией, которой, правда, официально «присудили» конфискованное имущество изгнанных гибеллинов. С помощью этих средств она начала, по сути, финансовое закабаление города. В марте 1288-го коммуна и пополо были должны ей уже 13 000 флоринов. Это позволило гвельфам так надавить на земляков, что те санкционировали начало войны против тосканских гибеллинов (что и привело к победе при Кампальдино в 1289 году). В общем, партии исполняли роль основных цензоров и хранителей политической «правоверности», обеспечивая с переменным успехом верность горожан Папе или императору соответственно. Вот и вся идеология.

  
Предводитель пизанских гибеллинов Уголино делла Герардеска вместе со своими сыновьями был заключен в замок Гуаланди, где умер от голода
Читая средневековые пророчества, историософские рассуждения последователей Иоахима Флорского или сочинения Данте, сулящие беды итальянским городам, складывается впечатление, что в той борьбе не было ни правых, ни виноватых. От шотландского астролога Михаила Скотта, выступившего перед Фридрихом II в 1232 году в Болонье, досталось как непокорным гвельфским коммунам, так и верным Империи городам. Пизанского графа Уголино делла Герардеска Данте осудил на страшные муки ада за предательство своей партии, но, несмотря на это, под его пером тот стал едва ли не самым человечным образом всей поэмы, во всяком случае, ее первой части. Хронист XIII века Саба Маласпина называл демонами и гвельфов, и гибеллинов, а Джери из Ареццо обзывал своих сограждан язычниками за то, что они поклонялись этим партийным наименованиям, словно идолам.

Стоит ли искать за этим «идолопоклонством» разумное начало, какие-либо реальные политические или культурные убеждения? Можно ли вообще разобраться в природе конфликта, корни которого уходят далеко в прошлое итальянских земель, а последствия — в Италию Нового времени, с ее политической раздробленностью, «неогвельфами» и «неогибеллинами»? Может быть, в чем-то борьба гвельфов и гибеллинов сродни дракам футбольных tifosi, иногда довольно опасным и кровопролитным? Разве может уважающий себя молодой итальянец не болеть за родной клуб? Разве он может оказаться совсем «вне игры»? Борьба, конфликтность, «партийность», если угодно, в самой природе человека, и Средневековье в этом очень похоже на нас. Пытаться искать в истории гвельфов и гибеллинов исключительно выражение борьбы классов, сословий или «прослоек», пожалуй, не стоит. Но при этом нельзя забывать, что от борьбы гвельфов и гибеллинов во многом происходят современные демократические традиции Запада.

Лавирование между двумя непримиримыми врагами — Папой и императором — не давало возможности ни одной из партий добиться окончательного военного и политического превосходства. В другом случае, если бы кто-то из противников оказался обладателем неограниченной власти, европейская демократия осталась только в учебниках истории. А так — получился своего рода уникальный силовой паритет, во многом и обеспечивший в дальнейшем резкий рывок западной цивилизации — на конкурентной основе.

Категория: Средневековая Италия | Добавил: vodkasoul (22.01.2012)
Просмотров: 3951 | Комментарии: 3 | Теги: Средние века: войны, средневековые государства Европы, гвельфы, гибеллины | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Block title
Поиск
Copyright MyCorp © 2024

Создать бесплатный сайт с uCoz